Марлен дитрих стиль одежды

Ее красоту воспевали Кокто и Ремарк, ее актерский талант вдохновлял Джозефа фон Штернберга и Орсона Уэллса, в нее были влюблены самые знаменитые и влиятельные мужчины нашего века, включая Адольфа Гитлера, которому она ответила категорическим отказом, и Эрнеста Хемингуэя. Ей подражали, в нее влюблялись, ее любили.

Ее имя Marlene Dietrich , облик и голос стали своего рода символом роковой власти женских чар над мужским племенем, существующим, кажется, лишь для того, чтобы повиноваться ей, femme fatale, — непроницаемой, ледяной Frau, длинноногой Венере с нарисованными бровями и презрительным взглядом холодных, ясных глаз.

Еще в юности она поражала всех изысканными чулками и великолепными туфлями на высоченных каблуках, достать которые в Берлине двадцатых было не так-то просто. Уже тогда в семь утра она могла появиться в боа, с моноклем и в мехах рыжей лисицы — ее стремление диктовать моду не учитывало время и чужие достижения.

Задолго до пластических хирургов она собственноручно делала подтяжку лица при помощи пластыря и умела выглядеть шикарно в любом гриме — потому что в любом образе играла саму себя, Марлен Дитрих. Все отмечали ее сногсшибательную фигуру, а между тем даже под самыми невесомыми платьями находилось место для плотной целлулоидной грации, очерчивающей потрясающий бюст, которого у нее не стало сразу после рождения дочери, — обычная вещь. Но только не для Марлен — всю жизнь она боролась.

Ее дочь описывает десятки ночных рубашек, искусно воспроизводящих восхитительные округлости, — разумеется, они предназначались для любовных свиданий. Днем в дело шла клейкая лента, с которой грудь выглядела соблазнительно без всякого бюстгальтера. Вот почему все мужчины, включая далеко не доброжелательных партнеров, вспоминали ее потрясающий бюст.

А ее сумасшедшее «голое платье» от Жана Луи — создавалось впечатление, что блестки нашиты прямо на кожу! На самом деле платьев было три — и она, черт побери, умело преподносила их, придумав вентилятор на рампе, который заставлял трепетать тонкую ткань, длинную лестницу, по ступеням которой шла, небрежно волоча роскошные меха. Одно из платьев, переливчатое, из черного стекляруса, она метко окрестила «угрем». Оно сопровождалось шубой и трехметровым шлейфом, на который пошел пух двух тысяч лебедей.

Ее багаж мог составлять сорок четыре чемодана и одну маленькую коробочку. «Это ваши драгоценности?» — спрашивали репортеры. — «Это мой сценический костюм!» Она дорожила им потому что платье от Жана Луи работало на легенду. Ее примерки длились по восемь — десять часов, на протяжении которых она стояла неподвижно, лишь меняя в мундштуке сигареты, и отрывисто командовала, куда передвинуть блестку. В конце она еще раз придирчиво оглядывала работу нескольких швей, заворачивала платье в папиросную бумагу и уносилась за новой порцией славы. «Дитрих была и кошмаром, и праздником», — вспоминали ее портные и стилисты.

Она носила туфли только ручной работы и никогда не надевала босоножек: открытые пальцы ног — вульгарность для плебеев!
Она обожала строгий стиль, который смягчала мехами. И любила бросить вызов — когда она оказалась в Париже в своих знаменитых брюках и полиция ходила за ней по пятам, ее это развлекало.

Марлен Дитрих — не актриса, она скорее мифическая фигура! Вот и киноакадемики были невысокого мнения о Дитрих как об актрисе, и, снявшись в 52 фильмах, она ни разу не удостоилась Оскара. Подумаешь! За нее сработала легенда: когда ее попросили вручить золотую статуэтку, она расспросила портных, кто в чем будет одет, и сразила всех наповал. Среди модных оборок и кисеи она явилась в строго обтянутом платье, как наконечник стрелы. Она продумала все — откуда выйти, какой походкой идти, какой разрез сделать, чтобы ее знаменитые ноги смотрелись в самом выгодном ракурсе. Результат: она стала воплощением Оскара, не имея его!

Уже будучи старой, она наставляла своего молодого друга, которого видела лишь на фото — он напишет об этом в своей книге о ней :

«- Знаю, что у тебя нет денег, — сказала однажды Марлен. — Но видишь ли, деньги не имеют ничего общего с хорошим вкусом. Ты должен носить белые, черные или голубые сорочки. И никакие другие. Найдешь их в любом универмаге. Я не заставляю тебя покупать у Ланвена!

Так со мной разговаривали впервые в жизни. Сегодня вся одежда в моем гардеробе подобрана со вкусом, этому меня научила Марлен. В магазине я часто беру сорочку и вешаю ее обратно, говоря себе: «Нет, не то. Ей бы не понравилось».

— Что значит для вас быть «элегантной»?
— «Элегантность» — несколько затертое слово. Прежде всего, это образ жизни. Если человек отвечает такому пониманию, да к тому же умеет носить одежду, тогда с ним все в порядке.
— Элегантность — это часть тебя, это приходит изнутри?
— Да, очевидно, так же как красота. Иначе говоря, это просто-напросто вопрос чувства меры. Но мы уже говорили обо всем этом!
— Давайте вернемся к элегантности в одежде. Кого вы считаете великими мастерами?
— Баленсиагу, Шанель, Диора.
— Именно в таком порядке?
— О, эти трое равновелики, каждый по-своему.
— А кто нравится больше лично вам?
— Баленсиага, без сомнения. Одна примерка у него стоит пяти у любого другого. Он необыкновенный закройщик. Знаешь, во всех великих творениях Баленсиаги есть нечто отчаянное. Очень испанское.
— Как картины Гойи?
— Да, точно! Гойя — это бой быков без позолоты. Внутреннее неистовство, красота и смерть. Ты, наверно, подумаешь, что я безумица, но я иногда узнавала все это в господине Баленсиаге.
— Это потрясающе — то, что вы говорите.
— Но я и есть потрясающая дама! Не забывай об этом!
— Вы еще упомянули Шанель.
— Ее пиджаки и юбки — это идеальная униформа для женщин, которым приходится помногу работать. Они не выходят из моды никогда, никогда не теряют формы, даже после восьми часов сидения в самолете не требуют никакого ухода! Шанель была трудоголиком. Вероятно, ей от многого пришлось отказаться. Она не могла сшить даже носового платка, но кроила она прямо на манекене, как скульптор. Она-то все и изобретала. Шанель была очень здоровой натурой, крестьянкой. Меня не покидало чувство, будто она вылеплена из грубой, твердой глины. У нее был один недостаток: не могла молчать. И порой несла полную околесицу.
— А что вы думаете о сегодняшней моде?
— Кошмар, просто кошмар! Женщин теперь никто не одевает. Их маскируют. Это симптоматично для нашей эпохи. Все так убого.
— Выходит, не осталось Haute Couture?
— Есть несколько кутюрье старой школы, которые продолжают исповедовать определенную идею, которую они копируют снова и снова до бесконечности. В данный момент ничего нет. Но все скоро вернется.
— Почему вы так думаете?
— Потому что это абсолютно необходимо! Нельзя жить в окружении уродливых вещей.

Уникальность судьбы Марлен Дитрих в том, что слава возвращалась к ней волнами, что крайне редко бывает в мире искусства. Первый раз интерес угасал, когда в мире появился новый секс-символ подобного уровня — Мэрилин Монро. Второй — когда холодная и загадочная Марлен стала казаться обыкновенней и понятней после выхода своих мемуаров и мемуаров дочери. Казалось, холодный блеск ее образа померк уже навсегда. Однако страсти улеглись, со дня смерти Марлен Дитрих прошло достаточно много времени для того, чтобы простить ей человеческие недостатки и проступки и чтобы вновь испытывать восхищение женщиной и пытаться разгадать секрет ее векового успеха.

Впрочем, слагаемых секрета она не скрывала. Но вряд ли обыкновенной женщине, или даже не совсем обыкновенной, под силу повторить путь, пройденный ею с самого детства. Начало заложила мать Дитрих: «Моя мать была достойной представительницей старинной уважаемой семьи, воплощением истинной порядочности. Я всегда испытывала к ней величайшее уважение. И потому мне легко было следовать ее строгим, но ясным и определенным жизненным принципам». Неизбежное принимай с достоинством, подчиняйся логике, ложись спать до полуночи — небрежность, опрометчивость, безрассудство исключены. Однако Мутти, как звала ее Дитрих, могла приехать в другой город, где Марлен воспитывалась в интернате, только для того, чтобы помыть дочери голову, — она гордилась ее волосами и хотела, чтобы дочь научилась содержать их в порядке.
А легендарные ноги Марлен? «Когда ты вырастешь, твои лодыжки должны быть тонкими», — приговаривала мать, туго шнуруя ее высокие ботинки. Тонкие лодыжки и запястья — приметы «конюшни», или происхождения, имели для Марлен большое значение. К собственной дочери она применила его весьма своеобразно: когда ей показалось, что у крошечной Марии кривоватые ноги, она придумала каждодневную пытку с жесткими колодками из стали, в которых малышка спала два года.

Марлен Дитрих умела идти к цели напролом и не умела быть слабой никогда. Даже в старости. До конца жизни она оплачивала счета всех своих родных, даже когда работала из последних сил. Она отвечала за все, а потому расслабиться не имела права. Семья воспитала в ней верность долгу, дисциплину и контроль над чувствами, которые Марлен всегда умела держать в узде. Самодостаточность, граничащая с некой тайной, — этот фундамент легенды был прочно заложен с детства.

Еще девчонкой она записала в дневнике, который вела всю жизнь: «Счастье всегда приходит к усердным». Усердие, дисциплина и терпение — вот три секрета ее успеха.

Она работала как лошадь на сцене и в кадре, но в Германии звездой ее стали считать только после тринадцати картин, и тогда она, наконец, попала в Голливуд, где под картотечным номером «П-1167» началась ее всемирная слава. Главный режиссер в ее жизни, Джозеф фон Штеренберг, о котором Марлен говорила: «Вы бог, вы! Без вас я ничто!», утверждал, что лучше запереться в телефонной будке с перепуганной коброй, чем с Дитрих.
Но он лепил ее и ему она подчинялась, потому что понимала, что он лепит звезду невиданного сияния и трудилась, не щадя себя.

Она была упитанной девицей, обожавшей ячменный суп и пирожные, — он велел ей похудеть, и с тех пор английская соль в горячей воде (стаканами!), сигареты и кофе стали ее повседневной диетой. Он нашел свет, сделавший ее потрясающий облик совершенным, и научил разбираться в световых нюансах, принесших мировую славу ее неповторимому лицу. Он открыл ей секреты мастерства, и она стала образцом профессионала.
Однажды на съемках ей пришлось раз за разом обсасывать рыбью голову — после очередной серии дублей она просто совала пальцы в рот, чтобы освободить желудок для следующей серии.

Она узнала силу детали и даже если ворчала по поводу туфель, которых не видно в кадре, не ленилась придумывать их фасоны и примерять часами. Перчатки ей делали по слепку рук, а туфли — только по индивидуальной мерке. Она могла перебрать сто вуалей, чтобы свет идеально лег на щеки и нос.

Хичкок, у которого она снялась лишь однажды, считал, что «она профессиональная актриса, профессиональный оператор и профессиональный модельер». Все, кто работал с ней, были восхищены ее энергией, работоспособностью и умением вникать в детали. Она знала все о линзах, софитах, была своим человеком в монтажной и реквизитной, умело пользовалась жестом и неизменно создавала шедевры, когда играла подтекст, намек, недосказанность.
Она сама придумала легендарное имя, соединив Марию и Магдалину, имена, данные ей при рождении. Это уж потом Кокто напишет о ней: «Марлен Дитрих. Твое имя поначалу звучит как ласка, но затем в нем слышится щелканье кнута!»
Андре Мальро говорил, что звезда — это существо, обладающее необходимым минимумом драматического таланта, чье лицо выражает, символизирует и воплощает в себе некий массовый инстинкт.

У нее было философское, чересчур философское понятие о красоте: » Я никогда не считала красоту своей профессией, в отличие от многих других актрис. Требовалось быть красивой, чтобы сыграть роли, которые мне предлагали, и я была такой. Однако есть множество уродливых актрис, успешно сделавших карьеру. Красота идет изнутри. Если ничто не может заставить ваши глаза засиять, камера не поможет. Подлинная красота внутри. Иначе это называется миловидностью, сексуальной привлекательностью, но это не имеет ничего общего с красотой. И, насколько я понимаю, настоящая помеха — это быть знаменитой.»
Она задула свечу задолго до своей физической смерти. В радиоинтервью 1962 года Марлен заявила: «Конец моей жизни не будет похож на «Сансет-бульвар». Даже если я перестану работать, я найду чем заняться. Те, кто уходят в собственные воспоминания, — люди второго сорта». Тридцать лет спустя ее речь будет пересыпана словами «безобразие, безобразие, безобразие». Это слово включало в себя и то отчаяние, с каким она смотрела на мир. Она его уже не узнавала. То был мир, из которого ей пришлось бежать, ведь она испытывала мучения утопающего, который страшится и одновременно жаждет бездны. В изоляции она, без сомнения, видела свой последний шанс, мастерски исполненный «финальный занавес».

Но и там, за этим занавесом, она продолжала строить легенду Дитрих, подобно тому как Пруст, которого она терпеть не могла, писал тома «В поисках утраченного времени» с одержимостью больного, знающего, что дни его сочтены.

Она неодобрительно относилась к любым разговорам о здоровье. В крайнем случае можно об этом солгать. Многие старики лгут, чтобы вызвать к себе жалость. Дитрих лгала, чтобы ее не жалели. В конце своей книги, говоря о переломе бедренной кости, что навсегда приковал ее к постели, она написала: «Оставаясь довольно скованной в движениях, я стараюсь ходить через «не могу». С тех пор много мужчин и женщин написали мне, рассказывая о своем «крайнем огорчении». Что ж, очень грустно. Я, напротив, не чувствую себя особенно огорченной. Сохранилась хромота, но это не болезнь, и те, кто действительно меня любит, находят мою походку весьма интересной».

Когда эти строки были опубликованы, Дитрих вообще не могла передвигаться без посторонней помощи. «Скорее всего, она умерла, приняв большую дозу снотворного», — считает Боске. По ее словам, за два дня до смерти, 6 мая 1992 года, Марлен Дитрих, которой было уже почти 90 лет, перенесла кровоизлияние в мозг. «С этого момента она уже не могла оставаться одна в квартире, ей надо было переезжать в дом для престарелых, но она любой ценой хотела избежать этого», — поведала подруга актрисы.

Источник